Перенос и объективные отношения. Тайсон филлис, тайсон роберт "психоаналитические теории развития " Эдит якобсон я и объектный мир

Э.Якобсон – дала определение ЭГО, самости и самопредставления, процесс идентификации, избирательная идентификация. Вклад в пересмотр концепции развития Супер-Эго.

Изучала: формирование идентичности, в частности половой идентичности, процесс формирования репрезентативного мира, формирование Супер-эго у женщин, исследование механизмов возникновения тяжелых расстройств.

По мнению, Э. Джейкобсон основная проблема формирования тяжелых психических расстройств – дефицит идентичности. Под формированием идентичности она понимала процесс, который выстраивает способность сохранять целостную психическую организацию вопреки растущей структурализации, дифференциации в психике. При этом идентичность формируется в каждом процессе и обеспечивает стабильность среди изменений. Э. Джейкобсон развела идею Х. Хартманна о построении репрезентативного мира, и выдвинула концепцию репрезентативного мира, как краеугольную в эго-психологии. Селф- и объект-репрезентации восходят к опыту Селф во взаимодействии с объектом. Этот опыт регистрируется в части Эго, где размещаются репрезентации.

Одной из наиболее важных в теоретическом наследии Э. Джейкобсон стала концепция селективной идентификации. Селективная идентификация – это бессознательный процесс, благодаря которому ребенок идентифицируется не с целой другой личностью, а селективно, более автономно, с лучшими ее аспектами, которыми он восхищается. Для этого, он должен уметь разделять объект на части, и понимать, что объект больше, чем совокупность его частей. В процессе селективной идентификации ребенок комбинирует себя самого из качеств, выбранных в объекте, создавая новую, уникальную личность. Селективная идентификация создает модификацию Эго

Ревизия теории супер-эго. Э. Джейкобсон не соглашалась с точкой зрения З. Фрейда о том, что страх кастрации побуждает мальчика прекратить свои эдипальные устремления, и получить суровое супер-эго взамен этого. З. Фрейд сделал вывод о том, что девочки не имеют таких побуждений, следовательно, супер-эго у женщин может быть неполным.

Э. Джейкобсон полагала, что супер-эго – важнейшая организующая инстанция в развитии, и его формирование является результатом эдиповой фазы. Она утверждала, что роль в его формировании играет не реальный страх кастрации, а проекция амбиций и фантазий мальчика, и его соперничество с отцом.

Рассматривая формирование супер-эго у девочек, Э. Джейкобсон предложила вернуться к более ранним стадиям развития. Мальчики и девочки получают знания об анатомическом различии полов не в эдипов период, а на втором году жизни. И те, и другие получают «кастрационный шок». Мальчики переживают его быстрее, т.к. они убеждаются, что пенис продолжает существовать независимо от их фантазий, мыслей и действий. У девочек нет уверенности, компенсирующей «отсутствие» части ее тела, и изменение его целостности. Обнаруживая и переживая это, девочка компенсаторно начинает украшать свое тело. Чтобы компенсировать «отсутствующую» часть тела, она стремится стать чистой, послушной маленькой девочкой, и заслужить похвалу, обратить на себя внимание. Для того, чтобы развить возможности контроля, необходимо супер-эго. Э. Джейкобсон делает вывод о том, что супер-эго формируется у девочек раньше.

Кроме того, Э. Джейкобсон утверждала, что идентификация и любовь к родителю, которая обеспечивается заботой, теплом и любовью с его стороны (родителя) позволяет преодолевать сексуальное соперничество. Джейкобсон дополнила перечень функций супер-эго: управление настроением, регуляция целостного состояния Эго, наблюдение за развитием связности, последовательности защитной организации.

Якобсон (Jacobson, 1964, 1971) считается одной из самых оригинальных женщин-теоретиков в области психоанализа. Ее научные труды включают работы по теории аффектов, по невротической и психотической депрессии, а также по шизофренным психозам. Основной ее труд – изданная в 1964 году книга «Самость и мир объектов», в которой Якобсон представила модель психического развития с позиции психологии Я и теории объектных отношений. Работы Якобсон оказали сильное влияние как на психологию нарциссизма и самости, созданную Кохутом, так и на теорию объектных отношений Кернберга. Одна из революционных идей Якобсон – локализовать некоторые аффекты не в Оно (в качестве репрезентантов влечений во фрейдовской традиции), а в Я – впервые позволила провести различие между аффектами и процессами разрядки напряжения (удовлетворения влечений). Опираясь на свой клинический опыт, Якобсон разработала убедительную схему дифференциальной диагностики невротической и психотической депрессии, а также депрессивных (аффективных) и шизофренных психозов. Ей удалось связать в стройной логичной концепции невротической и психотической депрессии аспекты нарциссизма, агрессии и Сверх-Я, а также строго проанализировать и выявить структуру идеальных объектных отношений. Она считала, что решающую роль для депрессивного развития личности играет страх утраты, а также страх перед агрессией по отношению к жизненно необходимому для самости, но одновременно сильно фрустрирующему объекту. Человек, страдающий депрессией, сначала защищается от этих страхов путем идеализации и идентификации с идеальным объектом. Но если в дальнейшем все хуже и хуже удается отрицать фрустрирующие и агрессивные аспекты объекта, то следует грубое обесценивание этого идеального объекта и связанных с ним аспектов самости, переходящее в процесс двойной меланхолической (депрессивной) интроекции (Jacobson, 1971). Теория Якобсон объясняет нормальный процесс возникновения и дифференциации репрезентантов самости и объектов вплоть до появления стабильной идентичности, а также ее постепенный, регрессивный распад в случае аффективных и шизофренных психозов. Один из самых главных механизмов здесь – это повторное слияние либидинозно нагруженных репрезентантов самости и объектов как защита от возникшего также под влиянием защитных мотивов повторного слияния с агрессивно нагруженными репрезентантами самости и объектов; этот процесс Якобсон впоследствии определила как психотическую идентификацию (Kernberg, 1980).

5. Современные направления

5.1. Актуальность теории Мелани Кляйн

Кляйн (Klein, 1962) создавала свою теорию на основе наблюдений, сделанных ею в ходе психоаналитических сеансов, том числе и с психотически больными детьми. Ее теория развивает идеи К. Абрахама и представляет собой первую (среди предложенных последователями Фрейда) систематически разработанную теорию интернализованных объектных отношений. Теория Кляйн и по сей день оказывает сильное влияние на теоретическое развитие психоанализа. По мнению М. Кляйн, психическое развитие ребенка проходит через некие «позиции», которые не только представляют собой диахронические ступени развития , как это принято в традиционном классическом психоанализе, но и, кроме того, являются вышестоящими структурами Я и объектных отношений, которые можно найти на всех ступенях развития и в любой психопатологии. Кляйн отличает параноидно-шизоидную позицию (первая половина первого года жизни) от депрессивной позиции (со второй половины первого года жизни), соотнося с каждой из них соответствующие чувства вины, страхи и механизмы защиты.

М. Кляйн делает больший, чем Фрейд, акцент на агрессии как структурообразующем влечении, противопоставляя ее либидо. Как и Фэрберн, она выделяет функцию структурирования психических процессов интернализованными объектными отношениями, а также активностью влечений, усматривая в них решающую мотивационную силу людей. Главное место в кляйнианской теории занимает понятие «бессознательной фантазии»: все импульсы влечений и любая защитная деятельность, а также любое объектное отношение репрезентируются бессознательными фантазиями.

Большое значение М. Кляйн придает первичным аффектам, таким как зависть и жадность, которые восходят к оральной агрессии. Агрессивные компоненты влечений приводят к интернализации «злого объекта», препятствующего интернализации «доброго объекта», на который направлены либидинозные импульсы влечений. Доставляющие удовольствие контакты с приносящими удовлетворение объектами, особенно с «хорошей грудью», приводят к либидинозному (положительному, приносящему удовольствие, основанному на любви) отношению к ним и интроекции. В отличие от других авторов Мелани Кляйн исходит из того, что связанные с объектом положительные и отрицательные аффекты и отношения можно наблюдать с самого начала жизни. Большое внимание Кляйн уделяет также исследованию механизмов защиты, прежде всего расщеплению и проективной идентификации. Базовая тревога Я возникает на основе влечения к агрессии, которое (с точки зрения Кляйн) является проявлением влечения к смерти. Позднее эта тревога превращается в страх перед преследующими объектами, который в результате интроекции становится страхом перед большими внутренними объектами. Таковы типичные параноидно-шизоидные страхи, которые могут появляться на любой ступени развития и иметь различный оттенок в зависимости от структуры и организации влечений (например, оральная тревога – страх быть проглоченным, анальная тревога – страх быть под контролем). Интроекция, проекция, расщепление и проективная идентификация – это защитные действия Я, направленные на то, чтобы справиться с этими параноидными и депрессивными страхами. Кляйн подчеркивает, что в параноидно-шизоидной позиции расщепленными оказываются самость, объекты и влечения, а добрые и злые аспекты держатся отдельно друг от друга. В случае проективной идентификации отщепленные части самости или какого-либо внутреннего объекта проецируются в другой объект, причем объект этот вынуждают идентифицироваться с этими проекциями, а проецирующая самость одновременно остается эмпатийно связанной с этими проекциями. Идеализации и страхи преследования определяют содержания страхов на этой ступени развития.

Следующая важная ступень развития – это депрессивная позиция, отличающаяся все большей способностью к амбивалентным переживаниям, так как ребенок обнаруживает, что испытывает агрессивные чувства по отношению к доброму объекту и наоборот. Затем страх перед преследованием со стороны злого объекта постепенно замещается страхом нанести вред доброму объекту (внутреннему или внешнему). Тогда Я активирует усилия по исправлению ситуации, чтобы сохранить добрый объект и Я. На этой стадии решающей оказывается способность к зависимости и к благодарности.

5.2. Теория Уилфреда Р. Биона: не менее актуальная

Наиболее известным учеником М. Кляйн был У. Бион, создавший собственную теорию ментальности (Bion, 1962, 1967). Он предположил, что в начале жизни еще не существует «интеллектуального аппарата для „осмысления мыслей“». Самые ранние необработанные данные, получаемые от органов чувств и соматических рецепторов, Бион определял как ничего не значащие бета-элементы, чисто физиологические чувственные восприятия. Если происходит постоянное отвержение младенца со стороны первичных объектов, то в нем преобладают бета-элементы злых объектов, которые должны выталкиваться с помощью проективной идентификации или разряжаться через моторную активность. Эти примитивные сенсорные, аффективные и досимволические когнитивные бета-элементы нуждаются в объекте, который их примет, психически «переварит», т. е. наделит их значением и возвратит назад в дозированном виде. Эту функцию первичного материнского объекта Бион назвал функцией контейнирования, материнский психический мыслительный аппарат – контейнером, а способность матери принимать в себя бета-элементы младенца, символически прорабатывать и дозированно возвращать их – альфа-функцией, которая трансформирует бета-элементы в альфа-элементы. Этим Бион указал на центральное значение ранних отношений между матерью и младенцем. Бион также предположил, что коммуникация с использованием бета-элементов типична для параноидно-шизоидной позиции, а коммуникация с помощью альфа-элементов – для депрессивной позиции. Только на этой стадии существует способность к символической репрезентации, т. е. символ и символизируемое отделяются друг от друга. Поэтому в депрессивной позиции тревога, отчаяние и душевная боль могут в глубине души приниматься как аффективная и когнитивная реальность и больше не отрицаются.

7. Психическая беспомощность и психология аддикции. Лэнс М. Додс

8. Аддиктивное поведение глазами детского аналитика. Дейл Р. Меерс

9. “Переходные” и “аутистические” феномены при аддиктивном поведении. Дэвид М. Херст

10. Преимущества полимодельного подхода к пониманию аддиктивного поведения. Джекоб Джекобсон

Лечение аддиктивных заболеваний, как и другие сферы лечебного воздействия, подвержено постоянным видоизменениям. В “Boston Globe” Эллен Гудман (Ellen Goodman, 1990) процитировала фразу, с кᴏᴛᴏᴩой начинается автобиография Китти Дукакис (Dukakis, 1990): “Я Китти Дукакис, наркоманка и алкоголичка”. Восхищаясь яростной честностью книги, Гудман сокрушается и сожалеет о том, что такое самоописание разрушает многогранную личность, кᴏᴛᴏᴩую она когда-то знала и кᴏᴛᴏᴩой восхищалась. Гудман говорит: “То, что беспокоит меня... больше всего... то, чего, похоже, требует культура лечения аддиктивных расстройств от тех, кого волнует эта область, - вашей целостной идентичности”. Нет никаких причин ждать от Эллен Гудман понимания поддерживающих и исцеляющих Эго аспектов ϶ᴛᴏй болезни или постижения всей значимости того, что аддикт в конце концов признает ϲʙᴏи отрицания и самообманы. Главное в том, что она озвучивает подход, иллюстрирующий меняющуюся моду в лечении аддиктивных проблем.

В истории психоанализа было время, когда пациенты и ситуации описывались исключительно в динамических терминах, и вредоносные эффекты химических веществ, вызывающих аддикцию, учитывались при оценке личности пациента или при планировании лечения крайне неадекватно. Пациентам ставились диагнозы расстройства характера, кᴏᴛᴏᴩые затем “лечили”, а они в ϶ᴛᴏ время могли страдать от несильной, но хронической интоксикации. Все ϶ᴛᴏ сопровождалось искренней верой в то, что наркотические эффекты никоим образом не приводят к осложнениям в диагнозе или лечении. Экспрессивная психотерапия некритически идеализировалась, ее считали лечением, подходящим для любого случая; она рассматривалась как взаимоисключающая по отношению к таким подходам, как АА, кᴏᴛᴏᴩые подчеркивали эффективность структуры, контроля и групповой поддержки.

Со временем мы хорошо выучили уроки и теперь в состоянии позволить себе уважать и адекватно оценивать другие факторы, расставляя приоритеты с учетом эффектов, вызванных химическими веществами, генетическими и биологическими факторами предрасположенности, социальными факторами, а также особыми потребностями ϶ᴛᴏй группы пациентов. Отметим, что теперь мы действительно понимаем, как перечисленные факторы объединяются с психологическими предпосылками и запускающими факторами, вызывая развитие и проявление аддиктивного поведения. Наш прошлый неоправданный скептицизм по поводу разнообразных форм контроля и контейнирования сменился смиренными попытками понять, с помощью каких средств можно помочь тем самым аддиктам, с кᴏᴛᴏᴩыми мы боролись все данные годы. При этом, обезопасив себя тем, что понимаем аспект злоупотребления химическими веществами как болезни, мы - такова человеческая природа - попали прямо в опасные объятия Харибды и теперь подвергаемся риску идеализировать данные соображения. При ϶ᴛᴏм мы можем потерять понимание индивидуальных идентичностей и разнообразных психологических потребностей наших пациентов с аддиктивными симптомами. Именно об ϶ᴛᴏм и предупреждала Эллен Гудман. Шесть авторов прояснили наши усилия, направленные на то, ɥᴛᴏбы интегрировать концепцию болезни и психодинамический подход, и работать подходящим образом, совмещая их и даже ощущая удобство при использовании различных систем - “Двенадцати шагов” и самопомощи.

Стоит сказать, что каждый автор подчеркнул драгоценную индивидуальность ϲʙᴏих пациентов. Проявляя интерес к поиску полезных обобщений, касающихся ϶ᴛᴏй тяжелой группы больных, они в равной мере интересовались живыми особенностями той борьбы, в кᴏᴛᴏᴩую был вовлечен каждый из описанных пациентов.

Две статьи знакомят нас с членами группы людей, кᴏᴛᴏᴩые будут аддиктами вовсе не от химических веществ, а в метафорическом смысле - от определенной констелляции поведения, аффектов, состояний “я” или межличностных конфигураций, кᴏᴛᴏᴩые требуется контролировать или избегать любой ценой. Стоит заметить, что они проявляют в ϲʙᴏих любовных отношениях, сексуальной жизни, манере питаться или в специфической активности (азартные игры) поведение, на кᴏᴛᴏᴩое мы вешаем ярлык “компульсивное”, “облигаторное”, “не терпящее возражений”, “непреодолимо побуждающее” - качества, заслуживающие того, ɥᴛᴏбы закрепить за данным поведением ярлык “аддиктивный”, даже если речь не идет ни о каких химических веществах.

Стоит сказать, что каждый из авторов в ϲʙᴏих терминах упоминает раннюю, архаическую, примитивную, доэдипову и довербальную локализацию борьбы жизни и смерти, проявляющуюся у людей, вовлеченных в такое поведение. Этот акцент перекликается с аргументацией Фрейда при исследовании им травматизированных индивидов и демонических самодеструктивных повторений в его книге 1920 г. “По ту сторону принципа удовольствия”. Мир желаний и их удовлетворения не будет адекватно развиваться, утверждает Фрейд, до тех пор, пока не будет решена определенная фундаментальная задача. Кстати, эта задача, лежащая, по определению Фрейда, по ту сторону принципа удовольствия, состоит в связывании потенциально травматического объема стимуляции. Лишь после решения ϶ᴛᴏй задачи “станет возможным возобновление господства принципа удовольствия (т.е. желаний и их удовлетворения), а пока ϶ᴛᴏго не произойдет, будет главенствовать иная задача ментального аппарата - задача подчинения или связывания возбуждений” (Freud, 1920) Иными словами, на языке того времени он говорит, что определенные первичные проблемы требуют разрешения перед тем, как смогут появиться понятные желания, кᴏᴛᴏᴩые можно будет удовлетворить. Я думаю, что каждый из докладчиков по-ϲʙᴏему постарался описать ранние задачи, неспособность разрешить кᴏᴛᴏᴩые приводит к ϶ᴛᴏму повторяющемуся, неумолимо побуждающему поведению, кᴏᴛᴏᴩое мы привыкли называть “аддиктивным” и при кᴏᴛᴏᴩом в химических веществах или повторяющихся поведенческих констелляциях ищут внешних заместителей отсутствующих или ущербных внутренних функций.

Невзирая на высказывание Фрейда из работы 1920 г., кᴏᴛᴏᴩое я привел, аналитики и аналитически ориентированные психотерапевты десятилетиями возвращались к еще более ранним формулировкам и неадекватно применяли, как указали некᴏᴛᴏᴩые докладчики, неподходящие и наивные теоретические и технические подходы к аддиктивной популяции.

Сдвиг, постепенно произошедший в наших взглядах на аддиктов, от ищущих удовольствие гедонистов до доведенных до отчаяния людей, занимающихся самолечением, хорошо проиллюстрирован во всех шести докладах. Ханзян, Вёрмсер и Кристал соглашаются с тем, что целью употребления наркотиков будет облегчение или изменение аффектов, переживаемых как болезненные, непереносимые и подавляющие вследствие недостатка у аддиктивной личности способности модулировать ϲʙᴏи аффекты или защищаться от них. Мы также получили описание различных вариантов индивидуального использования аддиктами конкретных химических веществ для достижения необходимого им уровня бодрости или успокоения, а также облегчения социализации.

Доктор Ханзян привел ясный и исчерпывающий случай аддиктивного поведения, основной целью кᴏᴛᴏᴩого было не страдание, не поиск удовольствия и даже не саморазрушение; скорее ϶ᴛᴏ поведение было представлено как следствие значительных нарушений функций саморегуляции, что проявлялось в области чувств, самооценки, объектных отношений и заботы о себе. Орнштейн и Майерс описывают похожие попытки оказания помощи самому себе не путем применения химических веществ, а через повторяющееся сексуальное или соблазняющее поведение. В обеих группах пациентов очевидно присутствуют экстернализация и повторения, к кᴏᴛᴏᴩым они прибегают, ɥᴛᴏбы справиться с предшествующими травмами путем преобразования прошлого опыта пассивного переживания в опыт активного контроля, даже если результирующий сценарий окажется болезненным или саморазрушительным. Дополнительной мотивацией для данных повторений будут стремление сохранить безопасную привычность, описанное доктором Кристалом как борьба за поддержание статус-кво в попытке предотвратить периодическое повторение первичной младенческой травмы. Хорошей иллюстрацией к ϶ᴛᴏму будут сновидения пациентки доктора Орн­штейн, кᴏᴛᴏᴩая хватается за камни, представляющиеся ей последним катастрофическим решением, на кᴏᴛᴏᴩое она способна. Доктор Кристал отмечает, что аддикт, как и другие травмированные индивиды, живет в мире действия и склонен к импульсивным действиям и соматическим реакциям, вместо того ɥᴛᴏбы переживать и описывать аффективные переживания как значимые психологические события; эту особенность он называет алекситимией. Доклад доктора Ханзяна содержит живой пример такого языка действий. Я также хочу предложить несколько примеров из моего собственного опыта.

Первый случай очень небольшой. Мужчина в возрасте 35 лет, испытывающий трудности аддиктивного ϲʙᴏйства, не мог реагировать на любые перерывы в ходе лечения. В течение последней сессии перед моими каникулами он по обыкновению отказался выразить ϲʙᴏи чувства по поводу будущего перерыва в работе, заявив, что ϶ᴛᴏ для него не имеет никакого значения. Стоит заметить, что он ушел, а вслед за ним вошла, смущенно посмеиваясь, очередная пациентка. На мой вопрос она ответила: “Раньше ϶ᴛᴏт парень никогда не говорил со мной. А сегодня сказал: “Ну, я думаю, что мы встретимся через две недели”. Стоит заметить, что он мог справиться с чувством сепарации только с помощью отыгрывания, смещенного на эту пациентку, в кᴏᴛᴏᴩом сам играл активную роль.

Другой случай я опишу более подробно. Несколько лет назад мне довелось столкнуться с семьей, живущей в мире действий, члены кᴏᴛᴏᴩой практически не распознавали ϲʙᴏи чувства. Я работал с дочерью из ϶ᴛᴏго семейства, кᴏᴛᴏᴩая после окончания колледжа была подавлена непосильной необходимостью выйти во взрослый мир. Мисс Д. пыталась справиться с данным, принимая наркотики и выпивая (такой способ решения проблем был характерен для ее семьи); при ϶ᴛᴏм у нее развилась депрессия и появились мысли о самоубийстве.

Я предложил пациентке госпитализировать ее в подходящий центр в другом городе. Стоит заметить, что она с готовностью приняла мои рекомендации, но предупредила, что убедить ее семью пойти на ϶ᴛᴏ будет крайне нелегко. Результат превзошел все мои ожидания. На следующий день пациентка привела с собой мать. Миссис Д., едва дослушав мои заключения и рекомендации, сделала заявление, кᴏᴛᴏᴩое поставило меня в тупик. “Дядя моей дочери, - заявила она, - в течение 12 лет сидел в ϲʙᴏей комнате и, целясь себе в голову из ружья, орал распоряжения всей семье и грозился пристрелить себя, если ему не подчинятся. Ему не нужен был психиатр, так почему же вы думаете, что в ϶ᴛᴏм нуждается моя дочь?” Последняя фраза была произнесена победным тоном и сопровождалась выразительным жестом в сторону пациентки. Моя клиническая проницательность подсказала мне, что дело, кажется, принимает серьезный оборот. Я еще раз объяснил ϶ᴛᴏй даме, какую боль испытывает ее дочь, и серьезность ее состояния. Мы договорились о встрече на следующий день, ɥᴛᴏбы продолжить наш разговор; каждую очевидную вещь приходилось доказывать с боем. В тот же вечер мне внезапно позвонила обезумевшая от горя миссис Д. За секунду до ϶ᴛᴏго она поднялась в комнату дочери и увидела ее лежащей без сознания на полу, а рядом с ней пустой пузырек из-под таблеток. Я немедленно вызвал машину скорой помощи, кᴏᴛᴏᴩая привезла их обеих в местную больницу. Дочь все еще находилась без сознания. Мы промыли ей желудок и обнаружили изрядное количество виски, но никаких следов таблеток. Ее жизненные сигналы были хорошими и, пока я вез ее в палату, она пришла в себя и открыла глаза. Мне никогда не забыть, как она выглядела: одеяло, натянутое до подбородка, широко открытые темные глаза на абсолютно белом лице, - а затем она мне подмигнула! Тут я все понял. Стоит заметить, что она вовсе не собиралась убивать себя, придя в отчаяние от материнского непонимания; напившись до состояния ступора, она вовсе не пыталась загасить душевную боль; она просто перешла на разговорный язык ϲʙᴏей семьи - язык действия; мы можем назвать ϶ᴛᴏ алекситимией.

Проще говоря: “Хотите, ɥᴛᴏбы ружье к голове? Будет вам ружье к голове!” И послание дошло по адресу. К тому времени, когда я вернулся в комнату ожидания, у миссис Д. был ко мне только один вопрос: “Как нам лучше добраться до ϶ᴛᴏго вашего госпиталя, док, - через Бостон или через Олбани?” Ко всему прочему я стал еще и турагентом! Хочу особенно подчеркнуть, что весь ϶ᴛᴏт сложный комплекс аффективно заряженных взаимодействий на уровне жизни и смерти был разыгран без единого явного упоминания о чувствах - как со стороны матери, так и со стороны дочери.

Эдит Якобсон в ϲʙᴏей книге “Я” и объектный мир” (Edith Jacobson, The Self and the Object World, 1964) описывала комплекс наблюдений, связанных с проблемой “безаффектного языка”. Стоит заметить, что она противопоставляет “широкую и богатую аффективную шкалу, многообразные и тонкие оттенки чувства, теплые и живые эмоциональные качества нормального развития и зрелой объектной любви” ограниченному кругу чувств при аутистически-шизоидном состоянии (когда личность, пережившая травматизацию, приостановилась в ϲʙᴏем развитии, не достигнув состояния полной я-объект дифференциации) Стоит заметить, что она описывает чувства ϶ᴛᴏй травматизированной группы как ограниченные узким кругом “холодной враждебности, тревоги, обиды, унижения, стыда или гордости, безопасности или опасности, высокой или низкой самооценки, грандиозности или неполноценности и вины”.

Все шесть статей наполнены примерами из ϶ᴛᴏго перечня “удушенных” аффектов. Нам говорят, что некᴏᴛᴏᴩые аддикты используют химические вещества в попытке раздвинуть ϶ᴛᴏт удушающий круг, сделать ϲʙᴏй спектр аффективных переживаний более открытым и разнообразным. Доктор Кристал подчеркивает роль аффективной регрессии при психосоматических проблемах представителей аддиктивной группы и использование ими химических веществ как модификаторов собственных аффектов. Пережив травму в ранних отношениях, они, как образно оповествовал доктор Кристал, “отдают предпочтение краткосрочным интоксикантам, не решаясь делать ставку на людей”. И мы должны постоянно держать в голове, что, приступая к терапии с аддиктивным пациентом, мы просим его “поставить” на нас.

Доктор Вёрмсер сделал ударение на аффектах и лексиконе темы стыда, а также архаической и мучительной вины от примитивного и брутального Супер-Эго. Во всех докладах говорилось о потребности в гибком подходе. Доктор Майерс, к примеру, использовал психотропные препараты, ɥᴛᴏбы содействовать функции успокоения (soothing), кᴏᴛᴏᴩую он пытался обеспечить для ϲʙᴏих пациентов, не развивших в себе ϶ᴛᴏй способности. Доктор Ханзян подчеркивал значимость интегрирования концепции аддикции как болезни, в кᴏᴛᴏᴩой акцент делается на контейнировании и контроле, с психодинамической концепцией, кᴏᴛᴏᴩая обращается к специфической уязвимости функции саморегуляции у аддиктов. Другими словами, он побуждает нас стабилизировать меняющуюся форму лечебных подходов в срединной, интегративной точке. Его концепция первичной заботы терапевта представляет собой один из путей, ɥᴛᴏбы попытаться ответить на многочисленные уровни потребностей, присущих ϶ᴛᴏй группе пациентов.

Доктор Кристал преподнес нам одиссею ϲʙᴏих переживаний как клинициста и как теоретика. Стоит заметить, что он отметил прошлые проблемы, кᴏᴛᴏᴩые возникли в результате длительного использования только одного клинического инструмента. Кто-то сформулировал удачный афоризм: если единственный инструмент, кᴏᴛᴏᴩым вы располагаете, - ϶ᴛᴏ молоток, любая встретившаяся проблема покажется вам похожей на гвоздь. И так же, как ϶ᴛᴏ описывают Кристал, Сэбшин и другие докладчики, мы десятилетие за десятилетием боролись изо всех сил, а прокрустово ложе - или кушетка, или молоток - всегда было с нами.

Как ни странно, даже данные неправильно используемые методы лечения работали - до тех пор, пока мы были новичками; видимо, “новичкам везет”. У каждого нового способа химического или психологического лечения в области психического здоровья есть ϲʙᴏй период “удачи новичка” - восхитительное время, когда терапевтическое рвение приводит к значительному улучшению результатов. Кстати, эта тенденция создает оптимизм на ложной почве, пока, наконец, не исчезает фактор плацебо и не становятся понятными реальная эффективность и ограничения метода. Примером может служить первоначальная идеализация флуоксетина - сейчас мы уже пришли к более трезвому пониманию его настоящей эффективности и его ограничений.

Таким образом, ϶ᴛᴏ было время, когда у нас был ϲʙᴏй молоток и мы делали им все лучшее, на что только были способны. Как только “молоток” перестал помогать, терапевты разлюбили работать с аддиктивными пациентами. А они были признательны нам за то, что мы наконец-то оставили их одних. Отметим, что тем не менее за последние несколько десятилетий, в кᴏᴛᴏᴩые психоаналитическая структурная теория значительно развилась и расширилась, были созданы более “правильные” инструменты для понимания деталей таких функций Эго, как отсрочка (delay), рассудительность (judgement), память, модуляция и т.д., каждая из кᴏᴛᴏᴩых необходима для аффективной регуляции. Сигнальная модель тревоги, впервые представленная Фрейдом в 1926 г. и впоследствии расширенная до модели любого аффекта, заложила основу для понимания функционирования аффективной сферы через понимание и эмпатию.

Отметим, что теории развития и отношений добавили другие измерения к структурной теории, кᴏᴛᴏᴩые были необходимы для понимания феноменов аддиктивного поведения. Первые исследования Маргарет Малер по сепарации-индивидуации появились в конце 1950-х гг. (например, Mahler, 1958) вместе с концепцией симбиоза, из кᴏᴛᴏᴩого разворачивается психологическое рождение и индивидуация. Вскоре после ϶ᴛᴏго в нашу страну пришли теории Мелани Кляйн (Klein,1968), Винникотта (Winnikott, 1960) и Фэйрбейрна (Fair­bairn,1954), добавив новые и весьма ценные концептуализации в объектные отношения. В 1960-е гг. Кохут начал представлять ϲʙᴏю теорию Я-психологии (Kohut, 1968); примером эволюции его теории может служить работа доктора Орнштейн. Сегодня многие аналитики используют разнообразные теории, ɥᴛᴏбы объяснить разнообразные аспекты клинических феноменов, с кᴏᴛᴏᴩыми они сталкиваются, как показано в работе Джона Гедо (Gedo, 1979) или в подходе “Четырех психологий” Фреда Пайна (Pine, 1988) Другие расширили структурную теорию, встроив в нее концепции развития, Я-психологии и объектных отношений. Лэвальд (Loe­wald, 1960), Адлер и Бюйе (Adler and Buie, 1979), а также другие расширили нашу базу для понимания, концептуализации и эмпатической интерпретации феномена аддиктивного поведения. Отражая все данные подходы, доктор Ханзян и другие обсуждали преимущества полимодельного подхода.

Не стоит забывать, что важный и полезный клинический вклад, имеющий ряд источников, состоит по сути в том, что мы стали отдавать должное огромному терапевтическому воздействию признания и подтверждения пациенту реальности прошлой и настоящей травмы, насилия и пренебрежения. Было время, когда такого признания избегали, ɥᴛᴏбы не смазать цельного понимания и проработки вызванных фантазийных элементов. Такое избегание, обусловленное благими намерениями, порой приводило к печальным последствиям, вызывая ретравматизацию пациента, кᴏᴛᴏᴩый переживал ϲʙᴏю неспособность подтвердить травму и убедить в ее реальности как недоверие к себе или даже обвинение; неумышленное повторение отрицания и лицемерия, окружавшего первоначальное пренебрежение или насилие в семье.

Неудачи психотерапии, кᴏᴛᴏᴩая не подходила для пациентов, страдавших тяжелыми ранними травмами, как оказалось, привели к ошибочному заключению, что динамическая психотерапия совершенно неэффективна для аддиктивных пациентов. Сегодня ϶ᴛᴏт взгляд меняется по мере того, как терапевтические подходы становятся более сложными и тоньше настроенными, созвучными новому пониманию проблемы. Отметим, что теперь гораздо большее значение придается гибкости, отзывчивости, эмпатии, безоценочному отношению к пациенту и необходимости видеть текущую реальность при работе с представителями ϶ᴛᴏй группы пациентов.

Доктор Ханзян отмечает, что аддикты “нуждаются в большей поддержке, структуре, эмпатии и контакте”, чем классические пациенты психоаналитика. Стоит сказать - полагаю, за прошедшие годы мы открыли, что все пациенты нуждаются в ангажированности терапевта или аналитика, находящегося в одной комнате с ними, о чем говорит доктор Ханзян, и, самое главное, наверное, все нуждаются в более эмпатичном и чутком взаимодействии для эффективной аналитической и психотерапевтической работы, чем мы считали раньше. Думаю, ϶ᴛᴏ делает находки и открытия, кᴏᴛᴏᴩые возникают из опыта лечения данной особенно требовательной группы подходящими и полезными для понимания всех категорий наших пациентов. В ϶ᴛᴏм смысле, как сказала доктор Сэбшин, “история развития теории и лечения аддиктивного поведения демонстрирует историю психоаналитического мышления”.

Похоже, что трудности, переживаемые и проявляемые ϶ᴛᴏй группой пациентов, к кᴏᴛᴏᴩым мы пытаемся обратиться с помощью терапии, разбиваются на три большие области развития и функционирования личности.

Аффективная регуляция

Мы все согласны с тем, что уязвимость, дефициты и дефекты в сфере аффективной регуляции, кᴏᴛᴏᴩые пробудут как неспособность человека успокоить себя и контролировать ϲʙᴏи импульсы, составляют решающий в данных условиях фактор предрасположенности. Вопросы аффективной толерантности и аффективной регрессии особенно подчеркиваются в докладе доктора Кристала. Пациенты доктора Майерса, Алекс и Бартон, очевидно, стремятся к показному сексуальному поведению с его непреодолимым влечением в ϲʙᴏих попытках предотвратить кризис разрегулированности; пациентка доктора Орнштейн применяла мастурбацию для контроля уровня возбуждения, кᴏᴛᴏᴩое угрожало дезинтеграцией.

Область “я”

Вторая область трудностей связана с “я”: ϶ᴛᴏ переживания себя, структура “я”, дифференциация “я” и объектов и самооценка. Доктор Ханзян выразил ϶ᴛᴏ просто: “Аддикты страдают, потому что не ощущают себя хорошими”. Стоит заметить, что он указал на резкое чередование между лишенностью “я” (selflesness) и сосредоточенностью на себе (self-centeredness), что у других авторов описывается как колебание между состоянием униженности “я” и состоянием самовозвышения. Доктор Ханзян также отметил, что химические вещества “могут служить мощным противоядием от внутреннего чувства пустоты, дисгармонии и недостатка покоя и легкости, кᴏᴛᴏᴩые ϲʙᴏйственно переживать подобным людям”. Эти колебания можно было легко наблюдать у миссис Холланд, пациентки доктора Орнштейн, кᴏᴛᴏᴩая переживала порочное “я” и возвышенное “я”. Согласуясь со ϲʙᴏей Я-психологической теоретической ориентацией, доктор Орнштейн оповествовала ϲʙᴏй случай в терминах ϶ᴛᴏй второй категории, понимая проблемы регуляции и повторяющегося поведения в терми­нах я-объектов и динамики состояния “я”. Доктор Вёрмсер говорит о размывании границы между “я” и объектами в состоянии слияния с другими, а у пациента доктора Майерса потребность вызывать восхищение бесспорно будет противоядием против его раннего опыта невнимательного и нечуткого обращения, что привело его к ощущению себя минимизированным и не имеющим значения.

Объектные отношения

Стоит сказать, что каждый доклад насыщен описаниями и указаниями непреклонно повторяющихся, часто самодеструктивных констелляций “я” и объекта, кᴏᴛᴏᴩые так характерны для жизни ϶ᴛᴏй группы пациентов. С мучительной повторяемостью пациентке доктора Орншетйн крайне важно было покорить мужчину, кᴏᴛᴏᴩым она быстро становилась одержима и от кᴏᴛᴏᴩого получала наполняющую ее жизненной энергией, буквально оживляющую реакцию страстного восхищения в рамках фантазии “вечного соединения”; вслед за данным наступает неизбежное разочарование, деидеализация, холодное отчуждение и затем - новое “вечное соединение”.

Моя пациентка с подобными проблемами, по мере того как начала понимать последовательность такого же рода, сообщила мне однажды с удивлением, что поймала себя на мысли: “Я должна получить ϶ᴛᴏго мужчину!”, когда услышала, как друг ее мужа, с кᴏᴛᴏᴩым она должна была впервые познакомиться, идет по коридору, ɥᴛᴏбы присоединиться к ней и ее подруге. “Я влюбилась в шаги...!” - в страхе восклицала она и таким образом сделала маленький шаг на ϲʙᴏем пути от мучительных повторений ϲʙᴏего сценария. У Алекса, пациента доктора Майерса, мы также обнаруживаем весьма характерную личную цель, преследуемую в ходе случайных сексуальных встреч - его чувство собственной ценности, по сути, само его существование, постоянно требовало, ɥᴛᴏбы кто-то, ставший в ϶ᴛᴏт момент значимой для пациента фигурой, выразил восхищение его эрегированным пенисом. То же самое мы видим у Бартона, кᴏᴛᴏᴩый постоянно нуждается в демонстрации того, что женщина проявляет сексуальную благосклонность за деньги; то же мы видим у Чарльза, кᴏᴛᴏᴩого влечет стремление найти ϲʙᴏю сестру на видеокассетах. Во всех данных случаях абсолютно очевидно пробудет потребность в экстернализации проблемы и повторении ее в попытке превратить пассивную младенческую беспомощность в активное обладание.

Мой бывший пациент, у кᴏᴛᴏᴩого проявлялся такой же повторяющийся паттерн, вышел за пределы той популяции пациентов, о кᴏᴛᴏᴩых мы сейчас говорим; он обнаруживал аддиктивное поведение как при наличии, так и в отсутствие злоупотребления химическими веществами. Это был ученый-исследователь тридцати с лишним лет, кᴏᴛᴏᴩый обратился с жалобами на головную боль типа мигрени и ритуализированные анонимные гомосексуальные контакты в общественных уборных, имеющие императивный характер. Молодой человек часто посещал пункт скорой помощи для инъекций демерола, снимающих головную боль, кᴏᴛᴏᴩый достаточно ϲʙᴏбодно получал от семейного врача, глубоко тронутого страданиями ϲʙᴏего подопечного. Спустя несколько месяцев с начала анализа его головные боли потихоньку исчезли; пациент вошел в аналитический процесс. Важно заметить, что однако, при всем этом он продолжал обращаться в пункт скорой помощи, исключительно ненамного снизив частоту посещений; было похоже, что мы столкнулись с ятрогенной демероловой аддикцией. Исключая выше сказанное, по моему настоянию он охотно согласился попросить альтернативный ненаркотический препарат у врачей скорой помощи, кᴏᴛᴏᴩый удовлетворял его “аддиктивные” потребности ничуть не хуже. В ϶ᴛᴏт период травматические переживания пациента, стоящие за его аддикцией, о кᴏᴛᴏᴩой мы привыкли думать как о “процессе в пункте скорой помощи”, стали понемногу выходить на свет. В обычной на первый взгляд семье его родителей, принадлежавшей к низшей части среднего класса, между родителями регулярно разыгрывались титанические битвы; нечто похожее было в семье Виктора, пациента доктора Вёрмсера. Важно заметить, что одним воспоминанием, возникшим через огромную боль и паническое состояние как организующий центр, был момент, когда его отец угрожал выброситься из окна пятого этажа. В ответ на ϶ᴛᴏ мать демонстративно подошла к окну, раскрыла его настежь и предложила супругу немедленно выполнить ϲʙᴏю угрозу. Всю эту картину и наблюдал обезумевший от ужаса четырехлетний малыш, мой будущий пациент. После ϶ᴛᴏго у него, ранее здорового ребенка, появились головные боли, кᴏᴛᴏᴩые стали ядром страха перед школой несколько лет спустя, из-за чего мать была вынуждена оставаться дома и сидеть с ним. Стоит заметить, что она могла успокоить его, когда наливала чашку чая и с любовью поила его из ложечки. Это время стало островком мира, покоя и безопасности в водовороте гнева и страха, в кᴏᴛᴏᴩом жил ребенок. Становится ясным, что основой сформировавшегося впоследствии процесса посещений пункта скорой помощи были данные переживания, когда мать нянчила его. Когда пациент начал ϶ᴛᴏ понимать и переживать анализ как помощь несколько иного, но близкого рода, констелляция, связанная с пунктом скорой помощи, и более позднее и сложное “аддиктивное” гомосексуальное поведение были отброшены и не возвращались в течение десяти лет после окончания лечения. Мне кажется, хороший результат в данном случае обусловлен тем, что тяжелая травма произошла в более позднем возрасте, при явно приемлемых уходе и заботе в младенчестве.

Очевидно, каждый бит клинических данных может и должен ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙовать всем трем областям: аффективной регуляции, сфере “я” и я-объект дифференциации, а также объектным отношениям. Стоит сказать - полагаю, что любой психоаналитический подход, доступный нам на сегодняшний день, предлагает особую силу и ясность для понимания и обращения к тому или иному из данных трех измерений психологического функционирования. При ϶ᴛᴏм то или иное направление может быть особенно полезным для лучшего понимания каждого конкретного случая и для клинической работы.

За последние годы наше понимание аспектов взаимодействия в ходе терапевтических отношений обогатилось исследовательскими наблюдениями за взрослыми и детьми. Обобщая вопросы, затронутые в недавних статьях на эту тему, я пришел к выводу, что обзор одного такого наблюдения младенческого развития может продвинуть нашу дискуссию по ϶ᴛᴏму вопросу. Стоит заметить, что оно может служить достаточно простой парадигмой и предложить по меньшей мере гипотетически перспективный взгляд на один тип младенческой ситуации, о кᴏᴛᴏᴩом мы часто строим ретроспективные гипотезы в нашей работе с детьми более старшего возраста или взрослыми пациентами. Я думаю об экспериментах с “каменным лицом” или “застывшим лицом”, кᴏᴛᴏᴩые проводили Брэзлтон и Троник (Brazleton and Tronick, 1978), когда нормальные матери получали инструкцию делать “каменное лицо” вместо ϲʙᴏих обычных спонтанных улыбок, когда их нормальные младенцы улыбались матерям открыто и приветливо. Результаты оказались просто драматическими. Малыш, столкнувшись с данным болезненным нарушением ритма взаимодействия, пытался делать повторные попытки добиться необходимой ему реакции - улыбки матери. В случае если мы будем помнить о том, как много значит для выживания грудного ребенка способность привлекать внимание заботящегося о нем взрослого, нам легко будет понять, насколько напряженной и биологически важной будет для него подобная ситуация. Но даже тогда мы не можем быть готовы к тому, что происходит на самом деле.

Очень быстро, помимо непрерывных попыток получить от матери улыбку, младенец начинает проявлять дистресс, слегка нервничая и оглядываясь в надежде найти выход. Вскоре вслед за данным он начинает зевать, вздрагивать и судорожно дергаться, побудут гримасы, тупое выражение лица, он опускает голову, скрючивается, начинает сосать пальцы и делать качающиеся движения. Ни один из малышей из семи пар “ребенок-мать” не заплакал, хотя позже те же исследователи продемонстрировали в фильме Новы (Nova, 1986) “Первый год жизни” дальнейшее развитие ϶ᴛᴏй последовательности, куда входила дезинтеграция регуляторных способностей, вегетативная буря, сопровождающаяся икотой и слюнями, а затем тотальное вовлечение тела в процесс отчаянного горестного плача. Эти впечатляющие реакции возникают у нормального ребенка, пережившего один эпизод отсутствия отклика на его улыбку обычно любящей и внимательной матери. А как же дети, кᴏᴛᴏᴩые переживают такие катастрофические эпизоды много раз в день в течение длительного времени, если мать переживает депрессию, подавлена происходящими с ней событиями, поглощена собственным нарциссизмом или психологически отделена от ребенка из-за злоупотребления алкоголем и наркотиками? Мне приходит на ум жестокое и дисфункциональное окружение, описанное доктором Меерсом. При просмотре фильма про подобную ситуацию не перестаешь задаваться вопросом, что такие часто повторяющиеся аффективные бури и возникающее затем беспомощное отстранение могут делать с долгосрочной способностью к аффективной регуляции, с силой и здоровьем “я” и с базовым доверием к миру объектов. Хочется также узнать, что происходит внутри мучающегося младенца с норэпинефрином, дофамином, серотонином, со всеми нейротрансмиттерами и системой рецепторов. Эффективность трициклических препаратов и флуоксетина при панических приступах, равно как и при депрессии, предполагает значимость таких моментов психофизиологического крушения для возникновения уязвимости к панике и депрессии. Затем мы проходим полный круг для использования аддиктивных веществ, таких как протезол, для замены недостающих внутренних психологических функций.

Приводя данный пример, я не утверждаю, что ϶ᴛᴏ специфическая причина аддиктивной уязвимости, а скорее использую его для иллюстрации одной особенности взаимодействия между младенцем и заботящейся фигурой, способное привести к серьезным трудностям в сфере аффективной регуляции, кᴏᴛᴏᴩые демонстрируют наши взрослые пациенты. Обсуждение ϶ᴛᴏго вопроса имеет тенденцию постоянно возвращаться к возможным организующим эффектам ответного взгляда матери и к возможным дезорганизующим эффектам отсутствия ϶ᴛᴏго взгляда.

Что можно увидеть в эпизоде с “каменным лицом”, взглянув на него через три призмы: аффективной регуляции, “я” и я-объект дифференциации и объектных отношений?

1. В ϶ᴛᴏй ситуации очевидно нарушение регуляции аффективной сферы. Интересно отметить, как пренебрежение младенцем может привести к промежуточному шагу, кᴏᴛᴏᴩый мы иногда наблюдаем, травматической гиперстимуляции, ведущей к отстранению и последующим состояниям пустоты и мертвенности. Хотя каждая из наших теорий постулирует ϲʙᴏю собственную систему причин нарушения аффективной регуляции, долгие годы исследований и изучения регуляторных функций Эго в рамках структурной теории дали более детальное понимание самой дисрегуляции, чем все другие точки зрения.

2. Посмотрим теперь на проблему с позиции развития “я” и я-объект дифференциации. В плане развития привлекает внимание недостаточная чуткость родителей, преждевременное и неуместное в данной фазе развития травматическое прерывание того, что доктор Кристал назвал “иллюзией симбиоза” и что Малер и другие постулировали как ключевой этап развития. Эго-психолог должен обратить внимание на неспособность заботящейся фигуры обеспечить модель регуляторных функций, кᴏᴛᴏᴩые младенец мог бы интернализовать посредством идентификации. Я-психолог увидит здесь несостоятельность функции отзеркаливания я-объекта, препятствующую преобразующей интернализации. Последователи Винникотта увидели бы в подобном взаимодействии неуспех развивающего (facilitating) материнского окружения, в ответ на кᴏᴛᴏᴩый, скорее всего, сформируется ложное “я”, изолированное от внутренних чувств, появление кᴏᴛᴏᴩых будет угрожать повторением потенциально травматического перевозбуждения. Стоит сказать, для Балинта (1968) здесь была бы представлена первая трещина, кᴏᴛᴏᴩая разовьется в “базовый разлом” (basic fault) Отметим, что каждая из ныне доступных нам систем психоаналитической концептуализации может иначе, чем другие, охарактеризовать такой эпизод и каждая будет по-ϲʙᴏему обращаться с ним и его последствиями для формирования структуры “я” и чувства “я”. И каждая система детально освещает ϲʙᴏй особенный, важный и клинически полезный нюанс опыта; именно по϶ᴛᴏму так ценен для нас полимодальный подход.

3. Изучим наш пример с позиции объектных отношений. Не столь очевидные при непосредственном наблюдении за младенцами, но предсказуемые в ϲʙᴏем дальнейшем развертывании, ϶ᴛᴏ будут без конца повторяющиеся, обычно саморазрушительные усилия индивида, направленные либо на повторение такого младенческого травматического состояния, либо на поиск противоядия от него. Пациентка доктора Орнштейн находилась в тисках попыток вновь пережить раннее кризисное состояние недостаточной стимуляции и пренебрежения и в то же время научиться им управлять, ища для ϶ᴛᴏго страстные привязанности как дающее энергию противоядие от ее внутренней мертвенности. Можно легко представить младенца, постоянно сталкивающегося с эквивалентом “каменного лица”, нуждающегося, как пациентка доктора Орнштейн, в том, ɥᴛᴏбы вызвать любой ценой выражение интенсивного участия и страстные взгляды, кᴏᴛᴏᴩые миссис Холланд получала от соблазненных ею мужчин. По словам доктора Орнштейн, мужчина должен был быть “полностью сосредоточен на ней”. Стоит сказать, для нас также не было удивительным, что восхищенный взгляд мужчин в достаточной степени не компенсировал столь массивный, заложенный в период младенчества дефицит, что рано или поздно его интенсивность на мгновение исчезала и травматическая нехватка ответного взгляда угрожала повториться. Не удивительно для нас и то, что мужчина снова и снова начинал становиться ненавидящим и пугающим “каменным лицом”, требующим разрушать его значимость с помощью деидеализации и нахождения недостатков, и что она затем нуждалась в движении к следующей победе и следующему восхищенному взгляду. Подобным образом можно понять и Алекса, пациента доктора Майерса, кᴏᴛᴏᴩый искал восторженные взгляды в ϲʙᴏих преходящих гомосексуальных партнерах. В обоих примерах другие люди были втянуты в ситуацию как персонажи в повторяющейся психологической драме, чьей задачей было замещать недостающую внутреннюю структуру.

Описанный мною вариант можно наблюдать у родителей, кᴏᴛᴏᴩые обеспечивают некᴏᴛᴏᴩую “ответность” и подстройку, необходимую ребенку, но кᴏᴛᴏᴩым поначалу требуется, ɥᴛᴏбы ребенок их активировал, вытянув из той или иной формы депрессии или нарциссической озабоченности. Отметим, что терапевт, работая с таким пациентом, будет объектом лести или идеализации со стороны ϶ᴛᴏго пациента, кᴏᴛᴏᴩый уϲʙᴏил, что только с помощью такого поведения он имеет некᴏᴛᴏᴩую надежду получить что-то из того, чего ему не хватает изнутри. Это ϲʙᴏего рода выстраданная теория человеческого взаимодействия, с кᴏᴛᴏᴩой они растут; и она образует одну из форм созависимости, на кᴏᴛᴏᴩой так часто делают ударение многие подходы самопомощи*.

Я попытался отсортировать некᴏᴛᴏᴩые общие темы шести докладов, проиллюстрировать их клиническими примерами и сгруппировать их так, ɥᴛᴏбы облегчить понимание. Я также представил простые иллюстративные примеры из данных по наблюдению за младенцами, кᴏᴛᴏᴩые могут служить парадигмой для обсуждения тех видов младенческих травм, кᴏᴛᴏᴩые, как полагают многие из нас, будут предпосылками аддиктивного поведения.

Пользовательское соглашение:
Интеллектуальные права на материал - Психология и лечение зависимого поведения- С. Даулинг принадлежат её автору. Данное пособие/книга размещена исключительно для ознакомительных целей без вовлечения в коммерческий оборот. Вся информация (в том числе и "10. Преимущества полимодельного подхода к пониманию аддиктивного поведения. Джекоб Джекобсон") собрана из открытых источников, либо добавлена пользователями на безвозмездной основе.
Для полноценного использования размещённой информации Администрация проекта сайт настоятельно рекомендует приобрести книгу / пособие Психология и лечение зависимого поведения- С. Даулинг в любом онлайн-магазине.

Тег-блок: Психология и лечение зависимого поведения- С. Даулинг, 2015. 10. Преимущества полимодельного подхода к пониманию аддиктивного поведения. Джекоб Джекобсон.

(С) Юридический репозиторий сайт 2011-2016

Реакция переноса у невротиков представляет собой отношение, затрагивающее троих людей - субъект, объект из прошлого и объект из настоящего (Зеарлес, 1965). В аналитической ситуации это пациент, какая-то значимая личность из прошлого и аналитик. Паци­ент, который начинает бояться своего аналитика так же, как он боялся когда-то своего отца, будет неверно по­нимать настоящее до тех пор, пока он в тисках реак­ции переноса (Феничел, 1945а). Однако невротический пациент знает, что аналитик - это аналитик, а не отец. Другими словами, невротик может реагировать времен­но и частично так, как будто аналитик идентичен с его отцом, но мысленно он может ясно различать аналити­ка, отца и себя самого. Говоря клиническим языком, невротические пациенты способны отщеплять свое экс­периментирующее Эго от наблюдающего Эго. Он может делать это самопроизвольно или ему может быть необ­ходима помощь интерпретаций аналитика.

Невротические явления переноса базируются на сле­дующих двух моментах: 1) индивидуальной способности различать Я и объектный мир; 2) способности переме­щать реакции с прошлого объекта на объект в настоя­щем (Якобсон, 1964; Хартманн, 1950). Это означает, что невротик имеет организованное, дифференцирован­ное Я, отдельное и отличное от его окружения сущест­во, которое имеет способность оставаться тем же са­мым в гуще происходящих изменений (Якобсон, 1964; Лихтенштейн, 1961; Маклер, 1957).

Очень маленькие дети еще не постигают своего от­деления, своей индивидуальности от матери. Дети по­старше жаждут новых объектов. В ситуации лечения они не просто повторяют прошлое, они испытывают новые способы отношений (А. Фрейд, 1965). Психоти­ки теряют свои внутренние объектные представления и стремятся возместить чувство ужасной пустоты, созда­вая новые объекты (Фрейд, 19156). Они склонны объ­единять и смешивать остатки своего Я и объектных представлений. Более того, их мир полон частями объ­ектов, которые они интроецируют и проецируют в своих попытках повторить или перестроить свои уте­рянные взаимоотношения (М. Векслер, 1960; Зеарлес, 1963).

Одна из моих шизофренических пациенток в тече­ние многих лет была убеждена в том, что она сделана из мыла, и считала, что я виноват в этом. Эти идеи ча­стично основывались на ее буквальном и конкретном принятии аксиом. «Молчание - золото» и «Чистоплот­ность сродни праведности». Она чувствовала, что мои попытки заставить ее говорить будут иметь результатом потерю ее «непорочного» молчания. Я использую «гряз­ные слова», и именно это превращает ее в мыло (от­метьте путаницу Я и аналитика). Основной проблемой, однако, было ее ощущение пустоты, ее осознание потери своего мира объектов. Чувство того, что она сделана из мыла, было как признанием этого, так и попыткой восстановления состояния.

Такой тип связанности с аналитиком очень сильно отличается от невротических реакций переноса. Чита­телю следует ознакомиться с работами Фрейда (19156, 1911а; Зеарлес, 1963; Литтле, 1958; Розенфельд, 1952, 1954) для дальнейшего ознакомления с клиническим и

теоретическим материалом по явлениям переноса у пси­хотиков.

Следующее далее обсуждение лишь намекает на не­которые проблемы, которые лежат за различиями в терапевтическом подходе к детям, взрослым невроти­кам и к психотикам (А. Фрейд, 1965). Проведенное Фрейдом (1916-17) разделение неврозов переноса и нарцисстических неврозов базируется на сходной основе. В сущности, нарцисстические пациенты не будут способ­ны устойчиво поддерживать анализируемые отношения переноса. Их отношения к терапевту будут изобиловать влияниями Я и объектных образов, примитивных пред­шественников идентификации (Якобсон, 1964). Сущест­вуют переходы между нарцисстическими отношениями к объективными отношениями, как продемонстрировал Винникот (1953) в концепции переходных объектов. Серьезному студенту посоветуем прочесть Якобсона (1964), Феничела (1954а), Спитца (1957, 1965) и Мех­лера (1965) для более полного взгляда на начало пред­ставлений о Я и объекте. Я согласен с формулировкой Гринакре (1954), что основой отношений переноса является раннее объединение мать - ребенок. Человек не спо­собен выносить одиночество в течение значительного периода времени. Аналитическая ситуация мобилизу­ет две прямо противоположные группы реакций. Сенсорная изоляция пациента на кушетке вызывает чувство одиночества, фрустрации и жажды объектных отношений. С другой стороны, высокая частота визитов, боль­шая длительность лечения и внимание к нуждам пациента вызывают у последнего воспоминания ранней бли­зости между матерью и ребенком.

Перенос и функция Эго

Реакции переноса демонстрируют силы и слабости пациента в понятиях функций Эго. Как утверждалось ранее, невротические явления переноса показывают, что пациент имеет стабильные Я-представления, которые четко отличаются от его объектных представлений. Это предполагает, что его раннее развитие Эго было успеш­ным, он имел «достаточно хорошее» материнство, и он мог поддерживать отношения с людьми (Винникот, 1955, 19566). Когда он «неправильно понимает настоящее в

понятиях прошлого», неверное понимание является лишь частичным и временным. Регрессия в функции Эго ог­раничена и лимитирована определенными аспектами его отношения к фигуре переноса. Более того, верно и об­ратное.

Например, мой пациент корчится в муках интенсив­ной реакции враждебного переноса. Он провел большин­ство из сеансов, громко жалуясь, что я некомпетент­ный, нескрупулезный и черствый. Тем не менее, он пунктуально приходит на назначенные встречи, внима­тельно слушает мои замечания и адекватен в своей внешней жизни. И, хотя он порой подумывает «раскви­таться» с анализом, тем не менее, он не обдумывает это решение серьезно.

Пациент в таком состоянии уходит в свои чувства и фантазии. Он позволяет себе регрессировать в понятиях своих объектных отношений и функций Эго. Он отказывается от некоторых своих функций про­верки реальности, но лишь частично и временно. Это отличается от наигранности и притворства. В случае, приведенном выше, реакция переноса моби­лизовалась, когда я не ответил на один из его вопро­сов. Это мое действие моментально перевесило все мои качества, которые были в противоречии к его обвине­нию, что я некомпетентен, нескрупулезен и черств. «Функция проницательности» Эго была ослаблена у па­циента во время этой фазы лечения. Я становился его строгим и требовательным отцом, когда молчал. Па­циент был способен работать после того, как стал по­нимать эту реакцию, когда его наблюдающее Эго и ра­бочий альянс были восстановлены.

Существуют и другие механизмы, показывающие регрессию функций Эго в реакциях переноса, но они являются дополнением к механизму перемещения. Про­екция и интроекция могут иметь место, но они не явля­ются основными процессами в невротическом переносе. Они могут действовать как добавочные к перемещению. Я хочу подчеркнуть этот момент, потому что последова­тели Клейн интерпретируют все явления переноса на основе проекций и интроекций (Клейн, 1952; Ракер, 1954; Зегал, 1964). Они отрицают перемещение от прош­лых объектных отношений и, следовательно, в какой-то степени игнорируют исторический опыт пациента.

Я полагаю, что отчасти это связано с их неудачной по­пыткой отличить проекцию от интроекции и перемеще­ния, а отчасти - с неточным использованием терминов «проекция» и «интроекция».

Рискуя показаться педантичным, я кратко определяю эти термины так, как они используются в классической психоаналитической литературе. Понятие «перемеще­ние» относится к смещению чувств, фантазий и т. д. от объекта или объектного образа в прошлом на объ­ект или объектный образ в настоящем. Когда личность проецирует, она «извергает» из своего Я-образа нечто в или на другую личность. Интроекцией является вклю­чение чего-то из внешнего объекта в Я-образ . Проекция и интроекция могут иметь место во время анализа, но они являются дополнением к перемещению. Они явля­ются повторениями проективных и интроективных меха­низмов, которые когда-то имели место по отношению к прошлым объектам исторической важности (Якобсон, 1964).

Позвольте мне привести пример проекции как невро­тической реакции переноса. Профессор X. (см. также секции 2.64 и 2.652), который страдал от периодических страхов, часто жаловался во время анализа, что он чув­ствует - я насмехаюсь над ним, смеюсь над ним за его спиной, высмеиваю его, когда делаю интерпретации. Для такой реакции в истории пациента было много определя­ющих моментов. Было известно, что его отец любил подразнить, он находил садистическое удовольствие в смущении пациента, особенно перед компанией. Паци­ент развил очень требовательное Суперэго и строго бичевал себя за ту деятельность, которую считал смеш­ной. В круге анализа его чувство стыда претерпело превращение, он стал считать, что я бы стал стыдиться его, если бы узнал, что он сделал. Пациент проецировал части своего Суперэго на меня. Его фантазии об уни­жении мной были не только болезненны, но содержали также и мазохистское, и эксгибиционистское удо­вольствие. Это было привнесено им из детства, из отно­шений с отцом, которые были насыщены сексуальными и агрессивными фантазиями. Однако один важный ас­пект его фантазии унижения основывался на проекции.

На одном из сеансов он со стыдом рассказывал, что пил весь уик-энд и развлекал собравшихся друзей па-

родиями на тему: «Отвратительный Гринсон, великий психоаналитик». Его поразило, как долго он был спосо­бен заставлять свою аудиторию смеяться над его ана­литиком. На сеансе он осознал, что, бывало, делал это и дома, имитируя некоторые мои выражения или жесты, когда там были люди, знавшие меня. Пациент испугал­ся, когда говорил это; он чувствовал себя так, «будто обвалился потолок». Эта фраза привела его к пересказу ранее забытого воспоминания о том, как его поймал как-то отец, когда он пародировал его речи. Отец из­бил его немилосердно и затем довел до слез. Этот эпи­зод прекратил попытки пациента имитировать своего отца и, в конце концов, послужил причиной периодичес­ких страхов.

Мне казалось ясным, что частично пациент прое­цировал на меня свое стремление быть униженным. Это была защита против его враждебности, способ избе­жать тревоги. Но эта проекция была дополнением к ос­новному, определяющему моменту его чувства униже­ния - истории с отцом, который унизил его и которого он стремился унизить в отместку.

Отыгрывание или появление реакций переноса явля­ется показателем других регрессивных черт в функци­ях Эго при переносе. Отношение переноса к памяти бу­дет обсуждаться более детально в следующих секци­ях, посвященных повторению и регрессии.

Перенос и повторение

Одной из важных характеристик реакций переноса является их повторяемость, их сопротивление изменениям, их стойкость. Существует много факторов, которые играют роль в этом феномене и много различных теоре­тических объяснений. Здесь будут затронуты лишь некоторые из основных работ.

Перенос есть переживание заново репрессированного прошлого - чтобы быть более точным - отвращенно­го прошлого. Повторяемость и ригидность реакций пе­реноса, как противоречащие более реалистичным объ­ектным отношениям, исходят из того факта, что импульсы Ид, которые ищут разрядки в поведении переноса, находятся в оппозиции той или иной контрсиле бессозна­тельного Эго. «Удовлетворения» переноса никогда пол-

ностью не удовлетворяют, потому что они являются только заменителями для реального удовлетворения, регрессивных дериватов и компромиссных образований (Феничел, 1941). Они являются продуктом постоянного контрактатексиса. Только если контрактатексис распал­ся, может иметь место адекватная разрядка.

Инстинктивная фрустрация и поиски удовлетворения являются основными мотивами для явлений переноса. Удовлетворенные люди и люди в состоянии апатии: имеют чрезвычайно мало реакций переноса. Удовлетво­ренные люди могут изменить свое поведение в соответ­ствии с возможностями и требованиями внешнего мира. Апатичные люди замкнуты, более нарцисстически ориен­тированы. Невротики, которые страдают от различных неразрешенных невротических конфликтов, находятся в состоянии постоянной инстинктивной неудовлетворен­ности и, в результате, в постоянной готовности к пере­носу (Фрейд, 1912а). Человек в таких условиях будет встречать каждую новую личность сознательными и бессознательными упреждающими либидозно и/или аг­рессивно-напряженными идеями. Все это уже существу­ет до того, как пациент встретит аналитика, и история невротика насыщена поведением переноса задолго до того, как он придет за лечением (Эфреш, 1959).

Отвращаемые импульсы, которые заблокированы от непосредственной разрядки, ищут агрессивные и извра­щенные пути в своих попытках добиться подступа к сознательному. Поведение переноса есть пример возвра­щения репрессированного. Личность аналитика стано­вится основной мишенью для проклятых импульсов, по­тому что пациент использует это как возможность вы­разить обходные импульсы вместо того, чтобы встать перед лицом первоначальных объектов (Феничел, 1941). Перенос является сопротивлением, в том смысле, что нужно сделать крюк на дороге, чтобы прийти к инсай­ту и воспоминанию. Непроникающее, неудовлетворяю­щее поведение аналитика делает реакции переноса па­циента демонстрируемыми. Так называемые правила «зеркала» и отстраненности Фрейда (1915а) основаны на этом. Если аналитик не будет удовлетворять невро­тическим инстинктивным желаниям пациента, эти им­пульсы будут продемонстрированы как извращения пе­реноса и станут средством достижения ценных инсай-

тов. Эти проблемы будут обсуждаться более тщательно в секциях 3.92, 4.213, 4.223.

Повторение психических событий может быть также способом запоздалого овладения им (Фрейд, 1920; Фе­ничел, 1945а). Активное повторение травматического переживания является удачным примером этого. Ин­фантильное Эго учится преодолевать чувство беспомощ­ности путем активного повторения ситуации, которая некогда включала исходное ощущение паники. Игры, сны, мысли, касающиеся болезненного события, дела­ют возможным разрядку некоторого чрезмерного воз­буждения, которое наводняет Эго. Эго, которое была пассивно в первоначальной травматической ситуации, активно воспроизводит события в выбранное для этого время, в подходящих условиях, и таким образом, мед­ленно учится справляться с ним.

Повторение ситуации может вести совпадения и ов­ладения ситуацией к удовольствию. Частично это может относиться к чувству триумфа над некогда вызывающим страх событием. Это обычно временное чувство, посколь­ку все еще работает контрфобический элемент (Фени­чел, 1939). Это означает, что событие повторяется по­тому, что оно страшит, повторение является попыткой отрицать, что тревожность сохраняется. Например, чрезмерная сексуальная активность может означать, что личность пытается отрицать свою тревожность по этому вопросу. Ее действие показывает, что она пыта­ется убедить себя, что она больше не боится. Ее контр­фобическая сексуальность является также попыткой получить доказательства, которые бы подтвердили это. Чрезмерная повторяемость показывает, что невротичес­кий конфликт не находит разрешения. Бессознательное Эго предотвращает полную инстинктивную разрядку, и эти действия должны быть проделаны снова и снова.

Реакция испуга, относящаяся к личности в прошлом, повторяется как попытка запоздалого овладения тре­вожностью, которая содержалась в первоначальном пе­реживании. Например, женщина ищет жестокого, гру­бого мужчину как объект любви. При переносе она не­медленно реагирует так, будто аналитик является же­стоким и карающим. Кроме всех остальных значений,. этот тип реакций может быть понят как запоздалая по-

пытка овладеть первоначальной тревожностью. Ребен­ком она была беспомощна перед своим грубым отцом. Став пациенткой, она бессознательно отбирает агрессив­ные компоненты в реагировании на нее психоаналитика, что является способом достижения контроля над тре­вожностью. Она разыгрывает болезненную ситуацию вместо воспоминания о первоначальном переживании. По­вторение в действии является прелюдией, подготовкой для воспоминания (Фрейд, 1914с; Екстейн и Фридман, 1957).

Лагаше (1953) добавляет ценный момент для нашего повторенного действия вовне как явления переноса. Он показывает, что действие вовне (отыгрывание) может быть попыткой завершить невыполненные задачи. Это сходно с идеями Анны Фрейд (1965), касающимися про­блем переноса у детей, связанных с их жаждой новых переживаний. Некоторые из этих моментов будут раз­работаны в секции 3.84, посвященной действию вовне при реакциях переноса.

Обсуждение значения повторения при явлениях пере­носа приводит нас к концепции Фрейда (1920, 1923, 1937) о навязчивом повторении. Фрейд утверждает, что навязчивое повторение является, в конечном счете, дери­ватом примитивного инстинкта смерти. Он полагал, что это саморазрушающая тенденция живых существ, кото­рая побуждает их вернуться в нирвану первоначально­го неодушевленного состояния.

Эти теоретические изыскания горячо дебатируются в психоаналитических кругах и выходят за рамки данно­го тома. Читателю следует ознакомиться с работами Куби. (1939, 1941), Е. Бибринга (Е. Бибринг, 1943), Феничела (1945а), недавней блестящей работой Гиф­форда (1964) и Шура (1966). Исходя из своего опыта, я могу сказать по этому поводу, что никогда не нахо­дил необходимым понимать или интерпретировать на­вязчивое повторение как манифестацию инстинкта смер­ти. В клинике всегда кажется возможным объяснить повторяемость в рамках принципа удовольствия - не­удовольствия (Шур, 1960, 1966).

Другой теоретической проблемой, связанной с повторяемостью реакций переноса, является вопрос обинстинкте овладения (Хендрик, 1942; Штерн, 1957), Нет сомнений, что человеческие существа имеют

тенденцию следовать в этом направлении. Однако, ка­залось бы, побуждение к овладению является общей тенденцией, общим принципом и не ограничивается спе­цифическим инстинктом (Феничел, 1945а). Концепции адаптации и фиксации также уместны здесь, но их об­суждение увело бы нас слишком далеко. Работы Харт­мана (1939, 1951), Уалдера (1936, 1956) и Е. Бибринга (1937, 1943) частично затрагивают этот вопрос.

Перенос и регрессия

Аналитическая ситуация дает пациенту возможность повторить путем регрессии все его прошлые стадии объектных отношений. Явления переноса также весьма ценны, потому что они выдвигают на первый план, в до­полнение к объектным отношениям, различные фазы развития психических структур. В поведении переноса и фантазиях можно наблюдать ранние формы функци­онирования Эго, Ид, Суперэго. Следует иметь в виду два основных момента, касающихся регрессии при пе­реносе. У невротического пациента в ситуации лечения мы видим как временные регрессии, так и временные прогрессы, причем поддающийся анализу пациент мо­жет регрессировать и отступать от регрессии. Регрессив­ные явления обычно ограничены и не генерализованы. Например, мы можем видеть регрессию в Ид, прояв­ляющуюся в анально-садистических импульсах по от­ношению к фигуре авторитета. В то же самое время инстинктивные импульсы для объекта любви могут производиться на более высоком уровне и определен­ные функции Эго могут быть весьма продвинуты. Это ведет ко вторичной генерализации. Регрессивные явле­ния весьма нечетки, поэтому каждый клинический фраг­мент должен быть изучен с величайшей тщательностью. Анна Фрейд (1965), обсуждая вопросы регрессии, осве­тила и прояснила многие из этих проблем (см. также Меннингер, 1958; и стендовый доклад Альтманн, 1964).

В понятиях объектных отношений ситуация перено­са дает пациенту возможность пережить все разновид­ности и смеси любви и ненависти, эдипова и предэди­пова комплекса. Амбивалентные и предамбивалентные чувства к объекту выходят на поверхность. Мы можем видеть переходы между жалкой беспомощностью со

страстным стремлением к симбиотической близости и упрямым вызывающим поведением. Зависимость может быть альтернативой злобы и возмущения. То, что вы­глядит как самонадеянность, может превратиться в со­противление против обнаружения нижележащей зависи­мости. Желание быть любимым может привести к внеш­нему терапевтическому успеху, но при этом может от­крывать глубоко скрытый страх потери объекта. В об­щем, регрессивная природа отношений переноса прояв­ляется в виде неуверенности, противоречивости и отно­сительного преобладания агрессивных устремлений.

Регрессия в функциях Эго, которая имеет место при реакциях переноса, может быть продемонстрирована раз­личными способами. Само определение переноса пока­зывает это. Перемещение из прошлого указывает на то, что объект в настоящем спутан, частично, с объек­том из прошлого. Функции Эго, отвечающие за провер­ку реальности и способные различить эти объекты, вре­менно утрачены. Примитивные ментальные механизмы, такие как проекция, интроекция, расщепление и отри­цание, напротив, присутствуют. Потеря чувства вре­мени, по отношению к объектным отношениям, также походит на те регрессивные черты, которые мы наблю­даем в сновидениях (Левин, 1955). Тенденция к дей­ствию вовне реакций переноса указывает на утрату ба­ланса импульс-контроля. Возрастающая тенденция к соматизации реакций как манифестации переноса также говорит о регрессии в функциях Эго (Шур, 1955). Эк­стернализация частей Я, т. е. Эго, Ид и Суперэго яв­ляется другим признаком регрессии.

Ид также участвует в регрессии многими способами. Либидозные цели и зоны прошлого будут перепуты­ваться с личностью психоаналитика и будут расцвечи­вать картину переноса. Чем более регрессивным ста­новится перенос, тем больше будет преобладание враж­дебных, агрессивных устремлений. Мелани Клейн (1952) была среди первых, кто отметил этот клинический мо­мент, Эдит Якобсон (1964, с. 16) объясняет это на ос­новании регрессии энергетики и рассуждает о проме­жуточной фазе с недифференцированной», «первобыт­ной» энергией побуждений.

Регрессивные черты переноса также влияют на Су­перэго. Чаще всего это проявляется в том, что возрас-

тает требовательность в реакциях Суперэго пациента, которые перемещены на аналитика. Вначале обычно преобладают реакции стыда. Мы также можем наблю­дать регрессии тогда, когда функции Суперэго выносят­ся во внешний мир. Пациент больше не чувствует ви­ны, вместо этого он только боится быть застигнутым. Чем больше пациент регрессирует, тем больше вероят­ность того, что аналитик будет ощущаться как облада­ющий враждебными, садистскими, критическими отно­шениями к пациенту. Это связано с перемещением с объектов прошлого, дополненным проекцией собствен­ной враждебности пациента к аналитику.

Прежде чем закончить это краткое обсуждение ре­грессии, следует заметить еще раз, что аналитическое окружение и процедуры играют важную роль в макси­мизации проявления регрессивных черт переноса, но это будет обсуждаться более детально в части 4.

Спектр психоаналитических теорий объектных отношений весьма широк. Однако насколько различными ни были бы данные теории, все они сходятся на том, что межличностные объектные отношения лежат в основе процесса формирования устойчивой системы мотивации, структурной организации психического аппарата, развития переноса и контрпереноса, от которых, в свою очередь, зависит возможность интерпретации. Наиболее точное определение теории объектных отношений можно сформулировать, рассмотрев аспекты, которые она признает или исключает.

Выдвигая довольно пространное определение, можно утверждать, что психоанализ в силу своих особенностей заведомо является теорией объектных отношений, поскольку любые теории в рамках психоанализа строятся с учетом влияния ранних объектных отношений, во-первых, на генез бессознательных конфликтов; во-вторых, на развитие психической структуры; в-третьих, на повторное оживление или инсценировку прежних патогенных объектных отношений в рамках переноса и в условиях психоаналитической ситуации.

Тем не менее предложенное определение не позволяет составить впечатление о специфике концепции, которая лежит в основе теории объектных отношений.

Вторым определением, которое отличается большей точностью или меньшей пространностью, мы обязаны прежде всего так называемой британской школе, среди наиболее выдающихся представителей которой следует особо отметить Мелани Кляйн (Melanie Klein, 1935, 1940, 1946, 1957), Рональда Фейрбэрна (Ronald Fairbairn, 1954) и Дональда Винникота (Danald Winnicott, 1958, 1965, 1971). Вместе с тем, говоря об истории, нельзя не упомянуть и о том, что существенный вклад в разработку этого строгого определения внесли сторонники эго-психологии: Эрик Эриксон (Erik Erikson, 1950, 1956, 1959), Эдит Якобсон (Edith Jacobson, 1964, 1971), Маргарет Малер (Mahler & Furer, 1968; Mahler et al., 1975), Ганс Левальд (Hans Loewald, 1960, 1980), Отто Кернберг (Otto Kernberg, 1976, 1980, 1984) и Джозеф Сандлер (Joseph Sandler, 1987). Кроме того, нельзя обойти молчанием интерперсональный психоаналитический подход Гарри Стока Салливана (Harry Stack Sullivan, 1953, 1962), а также Гринберга и Митчела (Greenberg & Mitchell, 1983; Mitchell, 1988).

Сопоставив теории британской школы с идеями вышеназванных теоретиков, можно получить в итоге третье определение, согласно которому в рамках психоаналитических теорий объектных отношений представления о мотивации, генезе, развитии, структурных и клинических особенностях связаны прежде всего с понятиями интернализации, структурирования и клинического воспроизведения самых ранних объектных отношений между двумя индивидами. В основе представления об интернализации объектных отношений лежит следующая гипотеза: во время любых контактов между ребенком и близким для него человеком, выполняющим функции родителя, ребенок интернализует не образ другого человека или представление о нем, а отношения между его самостью и другим человеком, которые выражаются в виде взаимодействия между представлением о себе и представлением об объекте. Посредством этой внутренней структуры в глубинах психики откладываются представления как о реальных, так и о вымышленных отношениях с близкими людьми. Третье определение создает подходящие рамки для дальнейшего изложения.